Екатерина прислала мне этот чудесный рассказ на почту. Он посвящен рейд-лидеру гильдии — Фаузтину. Насколько я могу судить гильдия была хардкорной, потому что смогла победить Короля-лича в 25-героике всего за две недели вайпов. Фаузтин закончил свою игровую карьеру, и Екатерина создать этот потрясающий рассказ. Мне кажется, что это очень удачная попытка переосмыслить создание, жизнь и раскол гильдии в виде художественного произведения.
Anar’alah belore
Рожденный в сытом, залитом солнцем Кель’Таласе, Фаузтин не знал ни печалей, ни горестей, ни голода, ни бедности, ни смерти. Он был похож на юного Будду, который существовал в радости, роскоши и довольстве, хотя ему, конечно, казалось, что его жизнь наполнена страданием и скукой.
Пока ему не исполнилось четырнадцать, он вел насыщенную, но в то же время не наполненную никаким смыслом жизнь единственного сына обеспеченных аристократов. Все время его было расписано, и с раннего детства он привык к жизни как к непрерывающемуся потоку рутины, когда он наперед знал, что будет завтра.
С раннего детства он учил языки и историю, занимался геометрией и философией, играл на скрипке и фортепиано, ездил верхом, а с семи лет родители стали брать его на приемы и балы, где он с важным видом подражал отцу.
Все считали его красивым, и вряд ли нашелся бы кто-нибудь, кто сказал бы иначе и не покривил бы душой. Он был блондином, но не из тех, кто похож на бледных пещерных рыб, а из тех, чьи волосы на солнце играют всеми оттенками золотого. У него, как и у его отца, были необычные для эльфов светло-карие глаза, светящиеся желтоватым светом, а ресницы были столь длинны и пушисты, что ему завидовали все модницы, и часто шутили, что он ежеутренне красит их тушью.
Фаузтин был магом, и его облик как нельзя лучше подходил к его призванию. Он был красив юношеской андрогинной красотой, и нельзя было не заметить некоторых излишне нежных черт в его внешности: тонких запястий в фамильных золотых браслетах, и длинных пальцев, не знавших работы грубее музицирования, и тонкой, болезненного, бледного оттенка полупрозрачной кожи, и ярких губ.
Он не был совершенно здоров, и часто болел – то корью, то скарлатиной, то простудой. Однако он быстро поправлялся и со страстью бездельничал все то время, что врач наказывал ему сидеть дома, и валялся в постели, окруженный дюжиной подушек, глотая книги одну за одной.
Книги определяли его внутренний мир, книги и магия, и больше его, казалось, не интересовало ничего. Иногда, когда ему особенно не хотелось заниматься музыкой или чем-то еще особенно скучным, он поджигал что-нибудь, или плавил струны, чтобы они лопнули, или нагревал их, чтобы они растянулись и расстроились, и наивно хлопал ресницами, и в его невиновность, конечно, верили, и он убегал домой или в парк, гулять, читать и творить магию.
Едва ему исполнилось тринадцать, шалун Эрос подстрелил его прямо в сердце, и Фаузтин влюбился в черноволосую прелестницу на пару лет старше, и она, конечно, не воспринимала его всерьез, ведь она чувствовала себя совершенно взрослой, а он же был желторотым юнцом. Когда она отвергла его, ему показалось, что весь его мир погрузился во тьму, и он начал вести дневники и писать экзальтированные стихи о любви, смерти, ненависти и вечности. Он убегал по ночам из дома, чтобы забраться повыше и любоваться луной, плакал, как ребенок, и в истерике жег кучи сухих осенних листьев, и однажды даже хотел порезать себе вены, однако не зашел дальше написания прощальной записки. Однако тоска его длилась недолго, и горячее юношеское чувство отхлынуло от него так же быстро, как и завладело им. Он снова погрузился в книги и магию, и то ли он хотел что-то доказать той, что отвергла его, то ли он просто повзрослел, но его умения в магии достигли невероятных высот, и отец уже начал хлопотать за него в университете, и тут все закончилось.
Al diel shala
Счастливый Кель’Талас, мирный Кель’Талас, солнечный Кель’Талас пал под жестоким ударом Плети, а Солнечный Колодец, в чьей энергии плескались все высшие эльфы с севера Восточных Королевств, был захвачен и разрушен.
Кель’Талас не сдали без боя, и многие в том бою погибли, и отец, и мать юного Фаузтина тоже погибли, и он бы сам тоже погиб, если бы пошел вместе с ними защищать свой город, а не убежал бы, охваченный животным ужасом.
Он бежал изо всех сил, спотыкаясь о корни, поскальзываясь в грязи, падая и снова поднимаясь, задыхался от страха и от быстрого бега, а когда холодный воздух стал обжигать легкие совершенно невыносимо, Фаузтин упал на колени и заплакал, как заплакал бы любой четырнадцатилетний мальчик, который в один миг лишился всего, что ему было дорого. Он потерял семью, друзей, привычный уклад жизни, все состояние его фамилии и все книги сгорели в нечистом пламени Плети. Фаузтин, в мгновение ока превратившийся из улыбчивого, уверенного в себе юноши в жалкого сироту, давился беззвучными рыданиями, с ужасом и отвращением вдыхая смрад чумы, трупов, болезни, смерти. Он оплакивал и все, что он потерял, но горше всего он оплакивал себя и свою судьбу, которая так несправедливо с ним поступила. Он винил себя в смерти родителей и жалел, что не погиб сам, пока на него не напала горгулья, залетевшая глубоко в лес. С большим трудом он убил ее, и почувствовал, что магические силы также покидали его.
Он стал оплакивать свою магию, свое погибшее будущее, и был он в этом состоянии жалок, его золотистые волосы свалялись паклей, карие глаза будто потухли, а лицо было измазано пылью и слезами, он осунулся и даже немного сгорбился. Сначала он намеревался просидеть в лесу всю вечность, но через некоторое время он почувствовал голод и жажду, поэтому он побрел назад к городу, где, казалось, уже утихла битва.
Там он встретился еще с несколькими дюжинами выживших, но из знакомых ему людей там был разве что его учитель геометрии и тот эльф, что с надрывом произносил речь — Кель’Тас Солнечный Скиталец. Ни одного слова из его речи Фаузтин не уловил.
Выжившие отправились на поиски лучшей судьбы для себя, следуя за велеречивым Кель’Тасом, вместе с ним пошел и Фаузтин, но для него все это было как бы в тумане — он был слишком погружен в свои печальные мысли. Все события проходили как будто мимо него, и он только молчал или иногда плакал, и лишь иногда, когда он грелся у костра, по его губам проскальзывала тень улыбки.
Все эльфы, лишенные мощи Солнечного Колодца, осунулись и исхудали, осунулся и Фаузитн. Выглядел он теперь жалко, особенно если сравнивать с тем, прежним Фаузтином. Привыкший к тому, что стиркой и глажкой занимается горничная, а купание проходит в горячей пенной ванне, он совершенно забыл о гигиене, стал нечист и некрасив. Волосы его приобрели мышастый оттенок, кожа на руках растрескалась, когда-то полированные ногти стали слоиться и ломаться, губы были вечно искусаны до крови, а глаза, хоть и не утратили своего золотистого свечения, все равно казались опухшими и усталыми.
Многие стали считать его безумцем, потому что он ни с кем не говорил, никому не смотрел в глаза, почти ничего не ел, не читал, хоть и любил раньше, и только учился новой магии и смотрел в огонь. Еще одной причиной того, что его считали ненормальным, стало то, что свет его глаз не стал зеленоватым, как у остальных эльфов крови, как назвали себя выжившие после падения Кель’Таласа.
Седые холмы, густые леса
Когда Фаузтин бесследно исчез, никто не расстроился по-настоящему, а некоторые и не смогли скрыть облегчения, ведь находились те, кого пугал его угрюмый вид.
Казалось, он действительно сошел с ума, потому что он решил мстить, и мстить в одиночку. Он отправился в Нордскол, не дождавшись, пока эльфы крови не отправятся туда вслед за Кель’Тасом и Иллиданом, но н даже не смог добраться до Ледяной Короны. Скитания вместе с эльфами крови не научили его ничему — он был все так же несамостоятелен и неряшлив, и все так же витал в облаках, если так можно было назвать его мрачные мысли. Единственным умением, которое он получил за то время, когда был отлучен от Солнечного Колодца, оказалась способность утолять голод и жажду — сначала магический, а потом и физический. Фаузтину повезло, потому что он научился черпать магию не только из живых существ, но и из огня, да и вообще из любых источников хоть сколь-нибудь заметного тепла, которых, правда, на севере было немного.
Он быстро понял, что заблудился в безлюдной северной тайге, но ему, казалось, было все равно. Он поджигал сухие деревья, набираясь сил от жара их пламени, потом неумело творил себе безвкусную еду, пил речную воду, спал, где придется, окружив себя тлеющим валежником. Иногда он для забавы ловил рыбу своим странным способом — он выбирал форель пожирнее и направлял в нее огненный шар. Рыбина заживо варилась в кипящей воде, а Фаузтин вылавливал ее ниже по течению, но каждый раз брезговал это есть.
Он шел, куда глаза глядят, теряя счет времени и пребывая в неком безразличном оцепенении. Мысли, переполнявшие его голову, потихоньку вытекали из нее, как вытекает вода из прохудившегося бурдюка. Его окружали высокие стройные сосны и редкие ели, под ногами почти всегда был мягкий ковер из ягеля, часто встречались кустики лесных ягод и поляны дурманящего багульника. Он часто встречал разных животных, слышал вой волков вдалеке, наблюдал за непуганными оленями у водопоя и за ширококрылыми орлами высоко в небе. Этот мир, это тихое и скромное северное лето казалось Фаузтину раем, и иногда он думал, что давно умер и просто скитается по Чистилищу. Здесь, под сенью высокого голубого неба, или в промозлой влажности моросящего холодного дождя, или в розоватых лучах солнца, которое опускалось почти к самому горизонту, Плеть, Король-Лич, война, предательство, насильственная смерть, казались совершенно неважными, неинтересными и едва ли вообще существующими.
Жажда мести покидала его, а на ее место приходила апатия. Фаузтин теперь ел раз в день, а то и в два, просто потому что не видел в этом необходимости. Обычно стройный, он совсем исхудал, но его это не беспокоило. По правде говоря, его беспокоило только одно — солнце, которое проходило все ниже и ниже к горизонту. Фаузтин чувствовал тревогу каждый раз, когда край солнечного диска касался вершин сосен, однако она тут же отступала, когда солнце, повисев в неопределенности в самой нижней точке своего хода, вновь начинало набирать высоту. Фаузтин, конечно, знал, что однажды наступит день, когда солнце зайдет за горизонт и не будет показываться из-за него еще полгода, но ему этот момент казался недостижимо далеким, поэтому он продолжал свое молчаливое и почти бессонное бдение. Он продолжал любоваться цветными занавесями северной авроры, наблюдать за зверями и птицами и просто существовать, существовать без всякой цели.
Фаузтин так и не увидел наступления полярной ночи. Однажды произошло событие, которое вывело его из оцепенения мгновенно.
В лесах, где он блуждал, жили протодраконы, за которыми он так любил наблюдать. Фаузтин многое помнил о протодраконах из книг по элементальной магии и истории. Это были некрупные, по сравнению со своими северными родичами, красные ящеры, которые жили у подножий холмов и охотились на оленей, лосей и иногда волков. Протодраконы были примитивными существами, побочным продуктом творения Создателей, однако и у них была своя красота, сила и грация. Красные протодраконы были связаны напрямую с огнем, который так любил Фаузтин, и эти неуклюжие на вид ящеры управлялись с ним виртуозно: например, они могли пережечь шею единственному оленю из спасаюшегося бегством стада, не повредив шкуры и не задев других.
Красные протодраконы не знали войны и почти не знали людей, им неведомы были честь, совесть, любовь. предательство, в общем, ни одно из тех чувств, что отличает разумные расы от них. Их жизнь нельзя было назвать беззаботной, однако им, казалось, не грозили никакие глобальные проблемы. Не грозили, пока и до них не дошла чума.
Когда Фаузтин увидел протодракона со смертельно побледневшей шкурой и темными пятнами гнили на ней, он вначале не поверил своим глазам, но протяжный стон, который издал дракон, испуская дух, убедил его в реальности происходящего. Фаузтину было знаком этот лиловатый дымок, что поднимался от трупа, до него доходила и вонь чумы Нежити, поэтому он не удивился, когда лежащий навзничь дракон приподнялся на своих массивных крыльях и распахнул пасть, которая изрыгала теперь не огонь, а смрадный лиловый дым.
Фаузтину совершенно не хотелось смотреть на то, что произойдет дальше. Может быть, живым протодраконам повезет, и они сожгут зачумленного раньше, чем заразятся сами, может быть, он перебьет молодняк и заразит всхе взрослых, вариантов было много, но Фаузтину было все равно. Это были протодраконы, примитивные, безмозглые твари, но они были невинны, так же, как был невинен он, когда погибла его семья. Он направился туда, откуда прилетел чумной дракон, и не ошибся — вскоре он увидел дым костров, и через несколько часов наткнулся на человеческое жилье. Кочуя по городам и деревням, он начал собирать тех, кто был похож на него — жаждущих мести беспощадных безумцев с искалеченным прошлым.
Испепелитель
Говорили, что в Даларане появилось новое лицо: эльф крови в красно-черных одеждах волшебника крови, с пламенными речами и необычными оранжевыми глазами.
Пожалуй, если бы не глаза (которые, впрочем, тоже изменились, потемнели, но стали гореть ярче), никто не узнал бы Фаузтина: эгоистичный и самодостаточный в детстве, замкнутый и отрешенный после трагедии в Кель’Таласе, он совершенно не был похож на этого целеустремленного, жесткого и уверенного в себе лидера, да и узнали, его, собственно, только несколько эльфов крови, которые знали его в детстве.
Он повзрослел. В его внешности не осталось ничего женственного, однако не исчезла ни красота, ни аристократическая стать. Его движения стали стремительными и плавными, и он был преисполнен чувства собственного достоинства.
За ним шли десятки. Орки, тролли, таурены, отрекшиеся, за ним шли нелюдимые рыцари смерти и недоверчивые, подозрительные чернокнижники, за ним шли воины, которым он едва доставал до плеча, и дикие тролли-охотники, и переполненные жаждой мести рыцари крови, и могучие оборотни — друиды и шаманы. Он никого не держал, но почти никто и не пытался уйти, потому что всем казалось, что только кто-то особенный сможет одержать победу над падшим Королем, и именно Фаузтин, эльф с пламенеющими глазами, как нельзя лучше подходил на эту роль.
О нем ползли разные слухи. Кто-то говорил, что он давно примкнул к Сан’Лейн и теперь отбирал для Короля-лича лучших из лучших, чтобы сделать их сильнейшими слугами Плети. Кто-то говорил, что это сам Крас, консорт Алекстразы, скрывается под новым обличьем, чтобы привести смертных к победе. Кто-то верил в то, что он — сумеречный дракон, который собирается уничтожить Короля-лича, чтобы тот не мешал Нелтариону, который, как говорили, собирался вернуться в этот мир. Были и совсем невероятные слухи: и что Фаузтин — один из древних богов, то ли светлый, то ли темный, или что он — все то хорошее, что осталось от Артаса, и еще десятки самых невероятных теорий.
Однако никто не мог отрицать, что он был популярен. Он оправдывал надежды. Шел вперед. Всегда за спинами своих соратников, он был похож на горячее сердце, сокрытое в глубине грудной клетки. За глаза его называли Испепелителем — в честь знаменитого клинка, только он был Испепелителем от огня, а не от света.
Фаузтин жаждал мести. Каждая минута его существования была посвящена мести Королю-личу, и он, страстный и вспыльчивый, не собирался подавать это блюдо холодным. Он превращал нежить в горячий пепел, который оседал на ледяных стенах цитадели, более серьезные же противники падали к ногам его воинов и паладинов, чтобы через секунды так же превратиться в пыль на полу.
С каждым днем он и его союзники продвигались все ближе к Ледяному Трону, и с каждым днем его огненные глаза разгорались все ярче, поэтому когда он наконец оказался перед лицом Короля-лича, он весь был похож на пламя. Глаза его пылали, волосы заметно отдавали медью, а от кожи исходил жар, который оплавлял лед вокруг.
Сказать, что их путь был легким, было бы неправдой. Слуги Короля-лича текли нескончаемым потоком, и их победоносный марш к Трону, вначале такой стремительный, замедлялся все сильнее. Кроме безмозглых вурдалаков и зомби приходилось убивать и более разумную, а потому более сильную нежить. Приходилось, преодолевая отвращение, убивать гигантских смрадных поганищ, истекающих гноем и желчью, а потом пробираться дальше по лужам слизи. Пришлось даже спасать полубезумную капризную драконицу, которая возомнила себя смертельно больной и скованной властью Короля-лича. Она, огромная и полная сил, лежала на полу, не желая даже пошевелиться, пока кто-нибудь не залечит ее воображаемые раны, вместо того, чтобы сжечь к чертям всю нежить, что окружала ее. Пришлось биться и с принцами крови, сражение с которыми напоминало скорее дуэль всех Сан’Лейн и Фаузтина, ведь внешне их отличал только оттенок кожи и глаз, а заклинания они использовали почти одни и те же, и шелковые одежды их были одинаковы.
Пришлось бороться не только с приспешниками Короля-лича, но и с внутренними раздорами. Из тех пятидесяти человек, что ступили вместе с ним за порог Цитадели Ледяной Короны, осталось дай бог две дюжины. Уходили по разным причинам — кто-то отступал перед сложностями, кого-то сжирал изнутри страх, кто-то, поддавшись на сладкие обещания Короля-лича, предавал Фаузтина, хоть тут же и погибал от его руки.
Но все-таки с ним остались самые верные его бойцы, с кем он и добрался до самой вершины Цитадели.
Сияние рассвета
Медленнее всего текло время перед боем, когда Фаузтин и Король-лич смотрели друг другу в глаза. Падший король говорил какие-то высокопарные слова, а Фаузтин просто смотрел на него с презрением и ненавистью, и в голове у него мелькали холодные воспоминания. Сухими фактами всплывало его детство, учеба, влюбленность, магия, нападение на Кель’Талас, гибель семьи, бегство, голод, принц Кель’Тас, еще одно бегство, качка на море, Нордскол, скитания по тайге, оленьи следы на ягеле и заходящее солнце. Когда он вспомнил стон погибающего от чумы дракона, он ударил первым, и за ним напали остальные.
Король-лич казался неуязвимым. Его рвали когти друидов, одна за одной в него летели стрелы, топоры и мечи вышибали искры, отскакивая от его доспехов, но ни его внешний вид, ни силы его не менялись ни на йоту.
Они долго бились. Начали уже уставать. На бурой шкуре друида-медведя почти незаметны были глубокие раны, но вся его морда, и шея, и лапы были в крови, паладинка, что беспрестанно молилась, уже опустилась от усталости на колени. А падшему королю неведома была усталость, и он только издевался над своими противниками.
Могучий таурен, который раньше без труда выстаивал под ударами огромных поганищ, упал навзничь, когда клинок Короля-лича самым кончиком коснулся его закованной в доспехи груди. Однако он быстро вскочил, и, казалось, уже готов был вернуться к бою, как развернулся и занес огромный топор не над Королем-личом, а над головой одного из жрецов, и только пламя, опалившее его морду, заставило таурена очнуться.
Раньше Фаузтин думал, что самым сложным в бою с Королем-личом будет выстоять против его ударов, против лилового дыма чумы и удушающей хватки Ледяной Скорби, однако самым сложным оказалось справиться с собой. Рыцари смерти и раньше жаловались, что в Цитадели они слышат шепот своего старого господина, но теперь Фаузтин своими глазами видел, как свирепые орки замирают, когда Король-лич смотрит на них. Шаманам и друидам тяжело было без земли под ногами и небесных светил над головой, но сейчас, на ледяной вершине, даже тотемы дрожали и затухали. Валькиры, певицы смерти, носились над полем боя и стремительно подхватывали каждого, кого посещали даже мысли об отсуплении. Валькиры тоже шептали — о вечной жизни в почете и славе.
Но не зря в этой команде не было ни единого существа, у которого не было бы личных счестов с падшим королем. Все они знали, что эта битва — дело всей их жизни, и поэтому никого не могли унести с собой валькиры, никто не поддавался искушению утонуть в черном колодце осквернения, и встать уже слугой Короля-лича. Фаузтин видел, как открывалось у всех второе дыхание — и у него тоже.
Если сначала этот бой был похож на любой другой, то сейчас, казалось, сама жизнь бьется против самой смерти. То и дело шаманы в ярости превращались в огромных волков, а охотников благославлял северный ветер, и за их спинами показывались духи таунка, стреляющие из своих тугих луков. Рыцари смерти, когда-то давно приученные читать мысли своего господина, азартно выхватывали из-под его заклинаний кости мертвецов и поднимали как вурдалаков уже на своей стороне. Ледяной трон, холодный и безжизненный, полнился звуками и запахами. Рычанием и клекотом, звоном и глухими ударами, пахло паленой шерстью, перьями, пахло псиной, Скверной, грозой — чем угодно, только не смертью, и это вселяло надежду.
Доспехи Короля-лича то раскалялись под пламенем чернокнижников и магов, то охлаждались под ледяным дыханием рыцарей смерти, и это не шло им на пользу. Они шли трещинами, и должны были скоро лопнуть.
Так и произошло. Очередной удар кованой Плетью секиры рассек нагрудный доспех Короля-лича, и тогда уже его судьба была предопределена. Опьяненные близкой победой, под яростный стук шаманских барабанов, люди и звери, что были на Ледяном Троне, разорвали неживую плоть Короля-лича, и он упал, роняя свою драгоценную Ледяную скорбь, которая тут же раскололась на тысячу осколков.
Фаузтин стоял, отрешенно оглядывая нескончаемый поток духов, что вырывался из осколков меча, и на своих союзников. Некоторые из них плакали, кто-то хохотал, кто-то счастливо обнимался, и лишь он и большой таурен смотрели на призраков, которые наконец вырвались из плена проклятого меча.
Фаузтин знал, что среди этих душ — его отец и мать, и еще много душ, которые он мог бы узнать, но ничего не получалось, как он ни старался. Все духи были почти одинаковыми, у некоторых сохранилось подобие лица, но черт было не разобрать. Все они были голубовато-серыми и улетали, кружась, вверх, и только один немного отличался от других. Он будто бы горел, и вместо того, чтобы подниматься наверх, он плавно спускался прямо к Фаузтину, который напряженно следил за ним взглядом. Перед самым его лицом золотистый дух замер, а потом неожиданно метнулся прямо к нему и исчез.
Фаузтин вздрогнул, как от внезапного хлопка в ладоши над ухом, и в следующую секунду он рассыпался пеплом.
Время остановилось для тех, кто остался там, на вершине ледяной цитадели. Все были готовы к смерти — но не к такой. Все были готовы вернуться домой прославленными героями или не вернуться вовсе, но никто не мог допустить даже мысли о том, что их любимый лидер просто исчезнет.
Там, наверху, завывал холодный ветер, понемногу подхватывая белый пепел, оставшийся от гордного эльфа крови, унося его прямо в бесконечную полярную ночь, что царила в Ледяной Короне.
Снова начали плакать, и теперь слезы накатывались на глаза почти у всех, кто был вообще способен плакать. Не плакали рыцари смерти и Отрекшиеся, и не плакал воин-таурен, который медленно подошел к останкам Фаузтина, и, встав перед ними на одно колено, развеял пепел по ветру.
На него начали кричать те, кто хотел, чтобы Фаузтина похоронили со всеми почестями, кто-то пытался ударить его, но он лишь стоял и смотрел на восток, вглядываясь в в темноту. Кто-то спорил, кто-то ругался, кто-то обшаривал тело Короля-лича, а таурен все стоял, втягивая ноздрями воздух, и тут он тихо сказал:
Смотрите. Рассвет.
Все повернули головы на восток, где занималась заря. Небо из черного становилось темно-синим, а потом серым, и вот уже желтела полоска у горизонта, появлялись оттенки розового и красного. Над ледяными пустошами свереного Нордскола всходило солнце, впервые за те годы, что он был под властью Короля-лича, и оно всходило так быстро, будто бы это был восход над южными морями, а не за полярным кругом.
Феникс-маг
Выжившие и победившие в битве с Королем-личом, союзники Фаузтина должны были возвращаться в Даларан счастливыми, прославленными героями, подарившими миру свободу от власти Плети, но они возвращались разбитыми и понурыми. Радостная толпа, что встречала их с цветами и музыкой, как-то быстро утихла и рассосалась, когда встревоженному Ронину, который стоял во главе торжественной процессии, сухо сообщили, что Фаузтин погиб.
Победу над падшим королем все же праздновали, однако праздник, конечно же, омрачался такой глупой, такой странной и нелепой смертью того, чьей заслугой эта победа была.
Опять поползли слухи. И о самоубийстве, и о том, что Фаузтина убили его же соратники из зависти, и то, что он стал последней жертвой Короля-лича, и даже то, что теперь он восседает на Ледяном Троне. И была одна идея, которая почему-то оказалась популярнее других. Кто-то нашел в детской книжке сказку о фениксе-маге, эльфе с желтыми глазами. По легенде, такой маг должен быть один на весь мир, и он должен был уметь превращаться в феникса, а после смерти обращаться в пепел.
Кто-то верил в то, что он вернется, кто-то для себя навсегда похоронил Фаузтина. Шли дни, потом недели, потом месяцы, и честолюбивого эльфа начали забывать и меньше говорить о нем.
Так продолжалось до тех пор, пока Фаузтин не вернулся. Первой его заметила маленькая девочка, которая тут же побежала к матери с криками: «Мама, мама, тот эльф из сказки вернулся!». Было еще совсем ранее утро, и Даларан только начинал просыпаться, и Фаузтин расслабленно сидел на бортике площадки Краса, мечтательно улыбаясь. За считанные минуты его окружила галдящая толпа, его засыпали вопросами, он смеялся и отвечал расплывчато, и высматривал в толпе знакомые лица. Первым из его союзников на площадке появился тот таурен, что когда-то развеял его прах по ветру. Фаузтин, увидев его, счастливо расхохотался и… спрыгнул с бортика прямо вниз.
Он, конечно, не был самоубийцей. Толпа, ринувшаяся к бортику, через секунду благоговейно отпрянула, потому что над площадкой Краса, величественно взмахивая крыльями, роняя огненные перья, поднимался феникс. Тот самый, из детской сказки. Фаузтин, феникс-маг, Сияние Рассвета.
✔
Комментарии закрыты.