С Восьмым марта, родная! О чем вспоминает внутренний ребенок?

Я раньше писала о ней стихи, иногда писала стихи ей, всегда до глубины души восхищалась, гордилась, одухотворяла и, временами, даже обожествляла. В моей памяти никогда не было места их с отцом ссорам, ее работе (разве что в те дни, когда я тусовалась в комнатке за кабинетом и разглядывала какие-то награды, грамоты и прочую, такую важную для нее, макулатуру). В моей памяти не было места слезам и депрессиям, обидам, боли. Не потому, что я нечуткая дочь, а потому, что она не делилась со мной этим. И слава Богу, что не делилась. Я бы не вынесла этого.

Прошло два года, с тех пор как умерла моя бабушка, ее мать, а я помню как сегодня тот день. Как она плакала, придавленная чувством вины, беспомощностью, горем. Я помню, как в последующие дни у нее скакало давление, и я была так далеко, я была беременна и ничем не могла помочь, поддержать.

А до того помню ее, измученную, со всеми бабушкиными лекарствами, уколами, инсультами, параличом, огородом, собаками и кошками, затопленным подвалом в старом доме. Я не любила приезжать туда, пока она не поселилась в этом старом, стремительно сдающем свои позиции, домике.

Мама вдыхает жизнь в любое жилище. Там, где она, всегда уютно, чисто, тепло и светло. Она умеет создать дом даже в маленькой комнатушке железнодорожной гостиницы в Екатеринбурге, где тебя встречает неулыбчивый портье, тусклые, выцветшие дорожки когда-то дорогих ковров, слегка пыльные бра.

Но вот ты заходишь в ее временное жилище и попадаешь в уютный домик, где у каждой вещи есть свое место, правильное и логичное, где все подчинено магии ее теплых рук с худыми пальцами, тогда еще украшенными кольцами и изящным маникюром, а нынче они потрескались от бесконечных садово-огородных забот.

Потом ей предоставят двухкомнатную квартиру, которая из неуютной съемной халупы также преобразится в добрый дом с дружелюбной кухней и россыпью декоративных и косметических предметов по комодам, шкафам и полочкам.

Я всегда была кочевницей, в 16 лет уехав из города, в котором выросла, я уже никогда не возвращалась. Позже оттуда уедет и мама, а потом — сестра. То родовое гнездо, в котором прошли годы нашего детства, вдруг станет чужим местом, чужим домом. Домом, в который, в свое время, моя мама вложила столько заботы и любви. Домом, который принимал, оберегал и восстанавливал нас. Тогда я редко задумывалась о том, как он дорог мне — молодых птиц манит высь, им неинтересны оставленные позади, разоренные гнезда. Но спустя годы, окруженная собственными детьми, я понимаю, как скучаю по нему.

Мама делала ремонт, сначала сама, потом нанимала бригады, меняла окна, выбирала обои, ругалась за беспорядок. Папа чинил краны и клал плитку, а я разрисовывала линолеум нехорошими словами, адресованными старшей сестре. Каждый вносил посильный вклад.

Я строила домики из стульев и одеял, и в эти домики все равно умудрялись проникать яркие лучики солнца. Я оборачиваюсь назад и не помню холодов — в моем детстве всегда было лето, в моем доме всегда было светло. Она приходила домой уставшая, ей хотелось отдыхать, а мне хотелось быть рядом, разговаривать, чувствовать ее присутствие в моей жизни.

Те волшебные моменты безграничного счастья, когда мы делали что-то вместе — мне хотелось бы, чтоб их было больше. Каждый я храню бережно, не отпуская из памяти, воскрешая их вновь и вновь поздними одинокими вечерами, когда мои малыши мирно спят и есть время для теплого чая с медом и теплых воспоминаний о детстве.

Мы пускали мыльные пузыри через ручку ковша. Я уверена, она не помнит этого. У нас был самый обычный пластиковый ковшик, красного цвета, с оплавленным дном. И в его ручке была дырка, через которую она надувала пузыри, пока я купалась в ванной… А потом я разбила зеркало в ванной, и испугалась не осколков, а нагоняя, а она испугалась за меня и, укутав полотенцем, вытащила, прижимая к себе, и только повторяла настороженно: «Ты не порезалась? Ты испугалась?» и ничего не было теплее и роднее. Никогда. И до сих пор нет.

Иногда она гладила меня по голове и спине и ласково что-то шептала перед сном — так и я шепчу своим детям, о большой моей любви, о том, как они важны для меня. И мне так не хватает этих спокойных прикосновений и тихого шепота, маминого, самого родного голоса, который убаюкивал меня бережно… Все переросло в какую-то дурацки плоскую взрослую жизнь, а мой внутренний ребенок заливается слезами и безуспешно просится к маме на ручки. Иногда. Например, сегодня.

Каждый свой день рождения я получала подарки, они уже ждали моего пробуждения под подушкой. Но однажды меня лишили дня рождения — тогда мы с одноклассницей решили попробовать покурить, и были пойманы мамой практически за руку. Меня лишили праздника, и горше дня в жизни не было. Я тогда очень обижалась, а теперь понимаю ее — каково было застукать свою десятилетнюю дочь с сигаретой в зубах. Сейчас это такие мелочи — бывали дни рождения и похуже.

Я часто ее обижала, и даже сейчас умудряюсь обижать какими-то глупостями. Последний раз, например, я на нее «наехала» из-за того, что она опубликовала мое «сырое» стихотворение в одноклассниках. Оно черновое, правда искреннее, и тоже о ней. Не люблю, когда посторонние читают мои черновики. Но ссоры с матерью эта нелюбовь не стоила. Как не стоил ее слез мой бешеный пубертат, скандалы на ровном месте, безответные любови, хреновые оценки, хреновые привычки… я была, по сути, хреновым ребенком.

Как-то мы поссорились, она ушла на работу и упала в смотровую яму в гараже. Да так упала, что загремела в больницу. Ох как я ненавидела себя за все слова, что наговорила ей. Я бежала по весеннему, подтаявшему снегу в носках и тапочках, и, прибежав в больницу, не знала куда деть руки и глаза, до того мне было страшно за нее, я даже плакать не могла от ужаса. Слезы появились потом, вечером. Я кляла себя и клялась себе, что больше никогда ее не обижу, лишь бы все обошлось.

Но когда все обошлось, не обошлось без очередного скандала — за те дни, пока она была в больнице, я устроила дома настоящий погром. По приходу ее ждали окурки в кухне, бутылки в комнате и обозленные соседи по площадке. Кажется, если мои дети будут себя так вести, без ремня не обойдется. Меня же мама не била никогда.

Я не считаю тот случай, когда получила собачьим поводком по причинному месту — ушла без разрешения купаться на озеро, потеряла ключи от дома и довела мать своей пропажей до прединфарктного состояния. Мне было всего шесть, но жару я задавала с самого раннего детства.

Много можно вспомнить — от ночных кошмаров, вызовов в школу и разгневанных родителей сверстников, которые страдали от меня, и до серьезных травм, сотрясений, уходов из дома… Она все стоически перенесла, а теперь, когда мы повзрослели, переносит и наш «бабушко-внуковый терроризм» когда мы наперебой просим приехать и дать нам отдохнуть от детей. Мама — это на всю жизнь, ничего не поделаешь.

Мы не были близки настолько же, насколько близки они были со старшей моей сестрой и, может быть, поэтому у меня нет на нее обид, а есть то же обожание, что и в детстве. Я смотрю на некоторые заморочки с улыбкой и уважением, понимая, что хоть они и бесят меня иногда, но все же, это часть моей мамы, и она имеет на них полное право.

Я многого не знаю о ней, точнее чаще всего мне кажется, что я не знаю абсолютно ничего. Как и она обо мне. И слава Богу. Она бы этого не вынесла. Главное, что мама жива и здорова. Главное, что никогда не опускает рук. Главное, что рядом, хоть и за тысячу километров, но все-таки в сердце, там, где есть место только самому главному. Поэтому сегодня я, пожалуй, поздравлю ее самой первой.

С Восьмым марта, родная!