Зачем вам моя правда, родители? О «Школе» и школе, детстве золотом и родительской невинности

Конечно, для себя я — взрослая. Только для мамы и папы — дитя неразумное. Шапку надень, почему у джинсов пояс такой низкий, вынь плеер из ушей, где ты была с восьми до одиннадцати?!

Родители не хотят стареть. Пока я — ребенок, они молоды. Вот и пытаются вести меня по жизни за ручку. Но это — лишь один аспект проблемы.

Чтобы быть «хорошей девочкой», я просто перестала спорить. «Да, мама!» — волшебная формула, которая и обескураживала мать, и успокаивала ее. И давала ей возможность гордиться мной.

Родители нуждаются в том, чтобы дети либо скрывали от них правду, либо врали. В детском саду я уже понимала: моей маме не нужно знать обо всем, что там со мной происходит. Я ж видела, что воспиталка Татьянвитальна со мной совсем не такая, как с моей мамой. Если Татьянвитальна так меняется — надо меняться и мне.

Татьянвитальна спокойно относилась к тому, что мальчики старшей группы не бегают по участку, норовя споткнуться или толкнуть кого из малышей, а занялись делом — за верандой тычут палкой в дохлую ворону. Но моя нежная мама могла информацию о таких детских развлечениях принять в штыки.

Детский сад — отличная школа жизни. Там учат не только ложку правильно держать и руки мыть перед едой. Самое главное — учат правильно себя в обществе вести.

Взрослые очень переживают за детей, которым предстоит пойти в школу. Дети такие нежные, не смогут без стрессов пережить этот важный этап! Мои родители меня готовили — с придыханием рассказывали о том, как они пошли в школу, что такое для них были их учителя. Первая учительница, ах-ах!!! Бабушка вообще все норовила, вспоминая о тех днях светлых, перейти на стихи.

У меня была очень хорошая первая учительница, я это знаю, потому что она меня научила, обеспечила этим нормальную жизнь и учебу в средней школе. Главное, она требовала, чтоб на переменах был порядок! Не бегать, не толкаться, не драться: «Целее будете».

С первых дней в школе все было так же, как в детском саду. Наблюдай, остерегайся всех, ищи союзников, думай, что и кому говорить. Малышу в начальной школе без вранья родителям не выжить! Родители ведь постоянно пытаются заставить своего ребенка жить по тем правилам, по которым жили они. Или им кажется, что они жили по этим правилам.

Мне тоскливо было даже от мысли, что можно попробовать объяснить маме: училка любит подлиз, а я подлизываться не хочу, потому что не умею, не в состоянии выпрашивать себе слезами пятерку. Как, например, это делали Олеся и Яна.

Поэтому приходилось учиться так, чтобы приличные оценки доставались за дело, а не за слезы. И за это спасибо учительнице.

Стресс, конечно, случился — но после окончания начальной школы, с пятым классом. Пришлось создавать о себе впечатление сразу у огромного количества учителей! Кроме того, нас перевели в другой корпус школы, и там было столько народу!

Самыми страшными, наверное, были 7−8-классники. Старшеклассники — такие взрослые, они ж нас просто не замечали. Девятиклассникам больше было дела до рефератов и экзаменов, а не до всякой мелюзги. Шестиклассники — почти наши сверстники, некоторые из них с нами в детском садике были, даже в одной группе.

А вот седьмые и особенно восьмые классы — монстры и садисты! Маугли в лесу было легче, чем нам, пятиклашкам, в этих джунглях. Самое страшное впечатление мое от сентября в пятом классе — драка восьмиклассниц в девчоночьем туалете. Две девки молча, чтоб не привлечь внимания охранника и дежурного учителя, таскали друг друга за волосы, пинались и царапались. Дрались из-за парня: принадлежа одной, тот дал второй номер своего мобильника.

Моя подруга Таня по простоте рассказала маме о драке, та в ужасе побежала утром к директорше. А потом эти девки объяснили Тане в том же туалете: «Не надо стучать».

Меня удивляло всегда только одно: неужели моя мама не помнит свое детство и свою школу? Неужели мой папа в детстве знал только школу, спортивную секцию, исторический кружок в Доме пионеров и городскую библиотеку?

По косвенным данным я догадывалась, что не все гладко было и в их детстве. Папа как-то расщедрился на рассказ о «поджиге» из спичечного коробка. К тому времени я уже умела делать эту забаву — прошла обучение у моих дворовых друзей, Димы и Маши из первого подъезда. А вот папин рассказ о том, как делать «автомат», меня потряс. Пластиковую бутылку привязывали к деревяшке, поджигали и резко водили из стороны в сторону, капли горящего полиэтилена разлетались, как трассирующие пули… Чтоб выжигать слова и символы на скамейках и заборах, папа спер линзу из фотоувеличителя своего отца!

Мама как-то рассказала, как они во дворе отливали из свинца в песке фигурки. Ага, значит, и у них был двор, смекнула я, и они отыскивали где-то (явно — на помойке) сломанные аккумуляторы, откуда еще взять свинец… Что-то там плели из цветных проводочков — не покупали же их в магазинах «Умелые руки»?

И еще у мамы на ноге есть шрам — страшноватый такой, длиной сантиметров в десять. Как развспоминалась однажды бабушка, это ее примерная дочь свалилась с забора, ограждавшего пришкольный участок с тыквами и пионами…

Вообще, бабушка оказалась неплохим информатором. От нее я узнала, что моя мама была лихим рейнджером: сбившись в дворовую банду, лазали они в закрытую церковь, в которой какое-то райпо хранило бочки с солеными огурцами. Детки не за огурцами охотились — там будто бы, кроме бочек, был еще склеп, в нем — скелеты, охранявшие сокровища!

Сокровища советские пионеры так и не нашли. Церковь та сейчас отремонтирована и побелена. Бабушка иногда туда на службы ходит. И родителям моим все объясняет, что надо бы им венчаться — в грехе живут ведь!

В общем, ясно же: родители, кроме детства официального, напоказ, для своих родителей, имели, как и я, детство реальное. С лазаньем по заборам, бросаньем в костер стеклянных бутылок и шифера, изготовлением «поджигов», плаваньем на самодельных плавсредствах в любых мало-мальски пригодных для судоходства водоемах, выплавкой свинцовых фигурок… С балансированием на грани закона и правонарушения, если уж по совести.

И выжили, и меня родили, и до университета дотянули. И вот сейчас на них обрушилась «Школа». Мне, честно сказать, смотреть этот сериал не хочется. Посмотрела пару серий — больше не тянет. Вернулось изгнанное из памяти ощущение духоты класса, пыли, толкотни в коридорах, мук выбора — соврать или промолчать?

Что в сериале «Школа» я увижу такого, чего не видела в своей школе? Что меня, вчерашнюю школьницу, должно удивить, потрясти, на что сериал мне может открыть глаза? На то, что я видела, в чем жила одиннадцать лет?

А вот взрослые напрягаются. Рассуждают — как все ужасно, гневаются: такое нельзя показывать. Бабушка особенно переживает за воздействие этой «Школы» на нежные детские души. Тут уже не до стихов о первом учителе, души хватает только на то, чтоб проклинать времена, нравы и телевизионных начальников.

Я вот что думаю. Школа — это такой особый мир, куда посторонним соваться не стоит. Внешнее эти посторонние видят — и пусть утешатся. Пусть воспринимают учителей такими, какие они на родительских собраниях. Детей — такими, какие они дома.

И не смотрите «Школу». Как говорила моя первая учительница, «Целее будете».