Александр Чак. Почему стихи латышского поэта так созвучны с русской поэтической традицией?

— Эй, вы, считающие, что я немощен, вы, преходящие, серая накипь, червивый плод, опавший до срока, вы — если я не запускаю глаза каждой встречной девчонке под кофту, если я не бросаюсь за каждым только что снятым с плиты поцелуем в ближайшую подворотню — вы — ничтожества — думаете, что я не знаю любви? Нет, я сам поклоняюсь идолу страсти, я люблю; люблю и буду любить всегда, но только в своей любви — я вечности жажду! (Две вариации)

Что? Молодой Маяковский?

Да нет, эти стихи написаны другим человеком. Хотя, на мой взгляд, есть… Есть в них что-то от Владимира Владимировича. Динамизм, экспрессия, закрученная стальной пружиной энергия, которая, того и гляди, не выдержит, высвободит запрятанную внутри строчек поэтическую силу и, распрямившись, ка-ак шандарахнет из стихотворения, да прямо по лбу одного из этих безликих «вам». А потом пойдет колошматить их, этих «ничтожеств», «серых накипей» и «червивых плодов». Всех подряд.

Очень похоже, как мне кажется, на молодого Маяковского. Вот, например, на это:

Вам ли, любящим баб да блюда, жизнь отдавать в угоду?! (Вам!, 1915)

Или на не менее известное:

А если сегодня мне, грубому гунну, кривляться перед вами не захочется — и вот я захохочу и радостно плюну, плюну в лицо вам я — бесценных слов транжир и мот. (Нате! 1913)

Хотя в этом поэтическом сходстве нет ничего странного. И, тем более, удивительного. В феврале 1921-го автор поэтических строк, вынесенных в начало статьи, встречался с Маяковским. И думаю… Уверен, что встреча эта была отнюдь не случайна.

Мы спокойно проходим мимо того, к чему равнодушны, останавливаясь перед тем, что нас волнует, задевает какие-то струнки нашей души. Входит с ней в созвучие. И потом ищем новых встреч с этим, заставившим нас остановиться. Остановиться и вглядеться, прислушаться. Не только к тому, что увидели или услышали. Но и к самим себе.

Наверное, и для Александра Чадарайниса эта встреча стала в каком-то смысле решающей. Определившей его судьбу.

Уже через полтора года, в августе 1922-го, Александр отсылает шесть своих стихотворений в «Jaunibas tekam» («Юношеские тропы»). Но… Их не публикуют. Первое его стихотворение «Sapņi» («Мечты») будет напечатано в газете «Latvijas Kareivis» («Латвийский воин») значительно позднее — 25 февраля 1925 года.

Так в латвийскую поэзию войдет Александр Чак (Чадарайнис). И войдет так, чтобы остаться в ней. Наверное, навсегда.

Хотя, казалось бы, изначально шансов на это у него практически не было.

Александр родился 27 октября 1901 года в Риге. В доме номер 9 по улице Блауманя. Его отец, Янис Чадарайнис, занимался делом, никакого отношения к поэзии не имеющим. Он был портным.

В 1908-м семилетний Чадарайнис-младший начинает учиться в прогимназии Паулины Стабуши. Через три года он заканчивает её и поступает в Рижскую Александрийскую гимназию. А ещё через три года начинается Первая мировая война.

Для России она складывалась не самым лучшим образом. В 1915 году русская армия была вынуждена оставить Буковину, Галицию, Польшу, часть Белоруссии и Прибалтики. Рига стала прифронтовым городом. И Александрийскую гимназию эвакуируют. Сначала в эстонский город Выру, а в 1917-м — в глубь России. В город Саранск, Пензенской губернии.

И для Александра начинается русский период его жизни. Только 24 июня 1922 года он возвращается в Латвию.

А до этого… Учится на медицинском факультете Московского университета, работает ассистентом в Пензенском военном госпитале, служит писарем 25-го Пензенского пехотного полка, где, кстати, 15 ноября 1920 г. его принимают в партию. В следующем, 1921 году, он работает лектором в клубе им. Карла Либкнехта, руководит посевной кампанией в селе Ершово, Чембарского уезда Пензенской губернии, а потом отделом пропаганды и агитации в Саранске.

В общем, российский этап биографии Александра Чадарайниса был бурным и насыщенным. И пришелся он как раз на время его становления. И как человека, и как поэта. Я бы даже сказал более прямо и определенно — именно Россия сформировала Александра и как гражданина, и как творческую личность.

Наверное, не случайно название его статьи, опубликованной в 10-м номере журнала «Даугава» за 1929 год, — «Почему мы хулиганы и пессимисты?». Если проговорить его про себя, вслушаться в ритмику фразы…

Как? Ничего не слышно?. . А если вспомнить знаменитое, есенинское:

Я обманывать себя не стану, Залегла забота в сердце мглистом. Отчего прослыл я шарлатаном? Отчего прослыл я скандалистом? (* * *, 1922)

Да, не шарлатаны и скандалисты. Но… Очень и очень похоже. И по внутреннему содержанию. И по ритмике.

А если кого ещё не убедил, то вот. Ещё один аргумент. Уже стихи Александра:

Меркнет день. Стихает в кронах ветер. Траву долу клонит тяжким сном. Вот и нынче я тебя не встретил, Так, как прежде было решено.

Для чего же обещаешь встречу Мне с улыбкой на закате дня, Если знаешь — в тот же самый вечер Ты увидишь вовсе не меня?

Может быть, кто знает, даже лучше То, что здесь тобою я забыт, — У меня друзья на этот случай Мрак и ночь, дорожные столбы.

Меркнет день. Стихает в кронах ветер. Траву долу клонит тяжким сном. Вот и нынче я тебя не встретил, Так, как прежде было решено. (ТЕБЕ)

Не знаю, кому как, а мне кажется, в этих стихах Александра Чака есть что-то от лирики Сергея Есенина. И не только от неё. Об энергетике, созвучной с произведениями Владимира Маяковского уже говорилось.

«Здесь русский дух, здесь Русью пахнет». Это, на мой взгляд, и о стихах Александра. Да по-другому, наверное, и не могло быть. В его стихотворениях со временем выкристаллизовалось всё то, чем он не просто жил… Дышал все те пять лет, что провел в России. В революционной России.

Может, это и достаточно условный эпитет. Но по своему духу Чак не просто поэт. Он красный пролетарский поэт.

Доказательства?

Ну, во-первых, в 1935 году Александр Чак — технический редактор сборника «Латышские стрелки». А во-вторых… В 1937−39 гг. он пишет одно из своих наиболее масштабных произведений, за которое 2 января 1940 года ему присуждается премия Анны Бригадиере. Поэму «Осененные вечностью», главные герои которой — Красные латышские стрелки.

И когда 16 декабря 1981 г. в Риге, на углу улицы Суворова и Артилерияс, был открыт памятник поэту, работы скульптора Луции Жургиной и архитектора Ольгерта Остенберга, это воспринималось вполне естественно. Как должное, которое отдано человеку, увековечившему в своих произведениях память о людях, сделавших всё, что было в их силах, для победы революции. Социалистической революции.

Удивительно другое. Сегодня в Риге нет улицы Суворова. Зато есть улица Александра Чака. Как? Как так получилось, что поэт, в творчестве которого сильно проглядывает не только русский дух, но и революционное начало, оказался востребованным и уважаемым в суверенной Латвии?

Это не только удивительная, но интересная, сложная и большая тема, заслуживающая отдельного разговора. Поэтому о ней — чуть позже.